друг друга. Оба были романтиками с жестким характером. Ее герои-космолетчики были не так уж далеки от Богарта из фильма Ки-Ларго.

Я не помню, чтобы она много говорила о Джоне Уэйне, хотя разделяла его политику больше, чем мою. Полагаю, его экранные выходки и язык не делали его идеальной моделью для нее, особенно в сравнении с Дугласом Фэрбенксом, которым мы с ней безмерно восхищались, хотя замечательная жизнерадостность Фэрбенкса была не свойственна многим нашим героям. Она предпочитала людей, которые околачивались в забегаловках в марокканских портах и жертвовали собственным счастьем ради любимой женщины.

Это, безусловно, и было частью ее привлекательности для меня, когда я обнаружил, что существует вид SF, который мне действительно нравится, и он редко встречается в «Astounding», в то время как вы можете найти много такого в «Planet Stories» и «Startling Stories».

Но, как хорошо видно из этого сборника ее ранних работ, она вполне могла предложить пару замечательных научных идей, когда хотела. Что мне показалось интересным в этих рассказах, немало из которых я впервые прочитал в дешевых журналах, так это то, что многие из них на самом деле были научной фантастикой, а не научным фэнтези, с которым я в основном ее отождествляю.

Она придумывала любопытные, увлекательные научные идеи наряду с сексуальными королевами-воительницами, твердолобыми межзвездными дамами и несколькими богоподобными или мальчикоподобными суперзлодеями.

Уверен, что без нее мы не получили бы ничего похожего на ту самую "Новую волну", которая так радикально изменила общий SF от фундаментального механистического реализма к фундаментальному гуманистическому романтизму в 60-х и 70-х годах. В каком-то смысле 2001 стал великолепной эпитафией для такого рода фантастики.

Дж. Г. Баллард, наш мастер лаконичной, поэтической образности, вызывающий восхищение в литературном мире и оказавший на него почти такое же влияние, как Филип Дик, пришел в эту сферу из увлечения Рэем Брэдбери, как и многие британские писатели-фантасты.

Общеизвестно, потому что сам Рэй говорил об этом, что Марс Брэдбери, как и «Багряные пески» Балларда, находится на расстоянии не таком уж далеком от Марса БРЭКЕТТ. И до того, как весь мир понял, насколько он хорош, Брэдбери регулярно появлялся в тех же самых бульварных журналах.

Ли могла бы признать влияние Эдгара Райса Берроуза, но Берроузу не хватало ее поэтического видения, ее особого, характерного таланта, и, на мой взгляд, ее лучшие марсианские приключенческие рассказы его превосходят.

Берроуз иногда мог подняться до ее романтического видения, но его герои были в основном провинциальными джентльменами, в то время как герои Ли, где бы ни происходили их реальные приключения, были в большей части городскими парнями, снаружи пусть грубоватыми, но с стержнем внутри. Они были склонны привносить в приграничье опыт ценности мегаполиса.

Эд Гамильтон назвал тип романов Хэммета не детективами, а городскими приключениями (Urban Adventure), и Ли одобрила это описание. Джеймс Кейн, приехавший из Мэриленда, чтобы использовать острый уличный язык Южной Калифорнии в качестве источника вдохновения, был для нее не менее интересен, чем Берроуз.

Она опередила киберпанк примерно на пятьдесят лет, введя лаконическую прозу и героев с психической травмой из Хемингуэя, Хэммета и Чандлера в научно-фантастическое повествование, точно так же, как Макс Брэнд (особенно под псевдонимом Эван Эванс) перенес их в вестерн. Именно поэтому она могла так легко перемещаться между частными сыщиками с сомнительным прошлым, уставшими от звезд космолетчиками и угрюмыми колючими грубоватыми парнями.

И, конечно же, ее одиночки, живущие вне закона на краю цивилизованного мира и часто отваживающиеся на неизведанное, недалеко отошли от фениморовского Натти Бампо, чьи тонкогубые и стальноглазые отпрыски до сих пор регулярно появляются в фильмах, например, Клинта Иствуда. Иствуд в пору своего расцвета мог бы стать отличным Эриком Джоном Старком и, вероятно, все еще может это сделать, если верить фильму "Непрощенный".

Отголоски Ли можно услышать у Делани, Желязны и всей этой школы писателей, которые расширили границы научной фантастики и оставили нам несколько прекрасных фантастических феерий. Она есть, например, у Джека Вэнса, чья «Умирающая Земля» вдохновила М. Джона Харрисона на создание «Вирикониума». Ранее был небольшой спор о том, кто из нас — Джек Вэнс или я — первым описал культуру людей, взаимодействующих с драконами. Джек написал лучше — «Повелители драконов» (он также лучше меня играет на банджо). Но оказывается, что никто из нас не сделал этого первым. Посмотрите «Королеву драконов Юпитера». Нет никаких сомнений, что Ли не просто сделала это раньше, у нее там есть еще целая куча альбиносов. Вместе с Энтони Скином (чей «Зенит-Альбинос» 1935 года вскоре будет переиздан издательством «Савой») она действительно должна получать гонорары от Элрика…

Среди тех, кто признавал ее влияние, — Харлан Эллисон, Филип Хосе Фармер, Марион Циммер Брэдли, Андре Нортон, Джин Вулф, Танит Ли, Карл Эдвард Вагнер... Список можно продолжать до бесконечности. Даже Эдмонд Гамильтон любил говорить, что женитьба на Ли определенно улучшила его творчество. Наряду с Кэтрин Мур, Джудит Меррил и Селе Голдсмит (редактор журналов Amazing Stories и Fantastic – mif1959), Ли БРЭКЕТТ — одна из истинных крестных матерей "новой волны". Любой, кто думает, что ухватился за одну из моих идей, скорее всего, ухватился за одну из ее.

В ее ранние годы, как вы можете видеть здесь, Ли не была особо склонна изощряться. И вполне довольствовалась тем, что на протяжении первых двух лет творческой деятельности варьировала практически один и тот же сюжет. Как ни странно, она не обладала особым талантом придумывать инопланетные имена, поэтому у нее упоминается половина кельтского пантеона с изменением пола, характера и физической формы, а также с отголосками более современных мест и имен.

Если Барракеш (древний марсианский город) – еще звучит как произношение простуженного марокканца, то я был несколько озадачен тем, что Рианнон (богиня из валлийской мифологии — mif1959) оказалась парнем в превосходном романе Ли "Шпага Рианнона", который впервые вышел книгой как перевертыш «Ace Double», сопровождающий первое появление «Конана-Завоевателя» в мягкой обложке. Какая выгодная сделка за тридцать пять центов!

Названия тоже могут сбивать с толку. Вероятно, Ли не предполагала, что многие из этих произведений увидят свет еще где-нибудь, поэтому была склонна давать схожие по звучанию названия совершенно разным историям: «Цитадель утраченных лет", "Последние дни Шандакора", "Озеро ушедших навеки", "Шеннеч — Последний".

Большинство из них носят нотку утраты или ухода эпохи, особенно когда описывают Марс Эрика Джона Старка, Марс, который умирал миллионы лет, тот Марс, на который он иногда может вернуться — к тем древним культурам, которые существовали, когда Землей все еще правили динозавры. Это настроение восходит к готике, чьи обреченные антигерои бросали вызов самой природе существования, но лишь изредка побеждали.

Впрочем, эти ее истории прежде всего американские и перекликаются с ощущением исчезающего мира, которое можно найти в таких романах, как «Последний из могикан» или «Исчезающий американец». В своих марсианских рассказах она оплакивала прошлую сложность так же основательно, как и преходящую простоту. Ее ностальгическое видение искупленной Америки, в которой амиши — единственное общество, успешно выжившее, было описано в романе «Долгое завтра», одним из лучших прочитанных мной постапокалиптических романов.

У большинства персонажей Ли определенно были непростые скелеты в шкафах. Иногда вы даже немного узнавали о них. Иногда нет. Думаю, это зависело от того, как развивалась история, ведь она писала практически без плана, по наитию, но обычно доводила этот свой космический корабль до какой-то разумной посадки. У нее была отличная интуиция, и она научилась ей доверять.

Как и у Говарда, персонажи Ли не отличаются большим разнообразием. Обычно центральный ее герой — уставший от звезд космонавт, которому там не повезло, несколько потрепанный жизнью, и есть нечто, разъедающее его сердце и совесть, о чем он предпочел бы забыть — прошлое, которым он не гордится, поэтому принимающий работу и женщин, с которыми никто другой не может справиться.

В ее руках форма становилась более изощренной, но Ли БРЭКЕТТ «Глубокого сна» была почти такая же, как Ли БРЭКЕТТ, написавшая сценарий «Долгого прощания» много лет спустя (включая одну из моих любимых фраз злодея, после того, как он разбил бутылкой лицо своей подруги, обращенных к Филиппу Марлоу "Ее я люблю. А ты мне даже не нравишься").

И это была та же БРЭКЕТТ, что написала «Марсианский поиск» и последнюю свою историю, придуманную в сотрудничестве с Эдом Гамильтоном — «Старк и звездные короли», которая еще не вышла. Ее персонажи были сложны только на первый взгляд, но почти всегда правдоподобны. Потому что она могла создать атмосферу.

Она, может, и подозрительно подняла бы бровь на мой французский, но ее истории производили чертовски хороший frisson. И это была атмосфера, которую вы вдыхали так сильно, как только могли, точно так же, как вы вдыхали Брэдбери и Балларда. Но кого волнует механика сюжета? Атмосфера БРЭКЕТТ поднимала настроение и призывала к большему. Вскоре вы обнаруживали, что БРЭКЕТТ вызывает сильную зависимость. Вы начинали искать в букинистических магазинах старые ее издания (большая часть которых наконец-то переиздана здесь). И вас не волновало — о чем вы справедливо догадывались, — что герой не получит ни девушку, ни золото, но вместо этого восстановит свою честь.

Качество её сюжетов улучшалось, но большую частью они оставались вариациями её любимой темы — человеку, которому нечего терять кроме жизни, предлагают опасную работу, от которой он не сможет отказаться. Это есть уже в «Марсианском поиске».

Известно ее соавторство с Рэем Брэдбери в создании «Лорелеи Красной мглы». Она питала к Рэю почти материнскую гордость и была довольна, когда эта история, появившаяся в свое время в журнале с ее подписью в качестве главной из двух, была переиздана книгой с именем Рэя, набранным уже более крупным шрифтом, чем ее имя. У нее была к Рэю щедрая привязанность. И она отпраздновала его успех. Я чувствую, что я тоже в каком-то смысле был одним из мальчиков Ли. У нее была способность дать почувствовать тебя гордым собой. И она всегда симпатизировала проигрывающим. Особенно к тем, кто вновь поднимается. Она показала эту симпатию в «Рио Браво». Это было в ее замечательном историческом романе «Следуй за вольным ветром» и, конечно же, когда Эрик Джон Старк вернулся в «Рыжей звезде» и ее продолжениях, ведь он все еще, по ее словам, был преследуемым преступником вне закона.

Дональд Уоллхейм (редактор с 1952 года «Ace Doubles» — он, по сути, и изобрел эту форму – и с 1972 года — «DAW Books» — mif1959), который был поклонником ее художественного творчества и противником большей части того, что она отстаивала в политике, сказал, что она была лучшим возможным сочетанием Берроуза и Меррита. Он с гордостью опубликовал большую часть её ранних работ в виде книг.

Почти все, что она знала о структуре литературного повествования после 1940 года, она научилась от Эда Гамильтона, за которого вышла замуж 1 января 1947 года, а шафером на их свадьбе был Рэй Брэдбери. Эд действительно помог ей дисциплинировать талант. Сам он заранее расписывал сложные сюжетные линии и составлял подробные планы по главам, в то время как она просто садилась за машинку и начинала писать. Она всегда говорила, что большей частью того, что узнала о сюжете и фабуле, она обязана Эду, а он всегда говорил, что ее влияние улучшило его стиль.

Она начинала с настроения, пейзажа, образа, чувства. Сюжеты ранних рассказов не были тем, что вас захватывало. Но в них была та атмосфера, шарм, ощущение романтической заброшенности, которая восходит к готическим корням научной фантастики и которую можно найти, например, у Мэри Шелли, Анны Радклиф и Бронте.

По большей части эти рассказы, написанные быстро, создают ощущение незамутненной визионерской поэтики. И они появились, как мне кажется, там, где нужно — в бульварных журналах, содержащих более яркую и нередко более долговечную литературу, чем восхваляемые тогда «Astounding» и «F&SF», которые считались более престижными. Лично я предпочитал картинки из «Fantastic», особенно когда они были работами Финлея.

Вместе с "Weird Tales" и превосходным "Unknown" Кэмпбелла я глотал "Planet Stories", "Thrilling Wonder Stories" и "Startling Science Fiction" — все они содержали больше своеобразных текстов, больше стильных инноваций, чем целые тиражи более респектабельных научно-фантастических журналов. Именно там я впервые прочитал Чарльза Харнесса, автора "Парадоксальных людей", романтической классики, соперничающей с "Капитаном Бладом", Альфреда Бестера, Теодора Старджона, Л. Спрэга де Кампа, Джека Вэнса, Филипа Хосе Фармера, Фрица Лейбера и многих других.

К концу 50-х годов только «Galaxy» выпускал лучшие образцы подобной фантастики, например, роман Бестера "Тигр! Тигр!", который для меня является истинно американским романом, отражающим дух Томаса Пейна так, как никто другой. Бестеру также нравились рассказы Ли.

Было время, когда на научную фэнтези, которую писала БРЭКЕТТ, смотрели свысока как на своего рода незаконнорожденное дитя научной фантастики (которая была о научных предположениях) и фэнтези (которая была о магии).

Критики 50-х недолюбливали ее за то, что быть такой откровенно, великолепно романтичной, как БРЭКЕТТ, так непринужденно сочетать естественное и сверхъестественное, уже выходило за рамки принятого. Возможно, именно поэтому она в начале намеренно скрывала свой пол. Её подруга Кэтрин Мур должна была именоваться К.Л. Мур, чтобы не отвратить читателя. Пока романтика не воплотилась в убогой форме «потрошителей лифов» или доктора, носящего стетсон, она в 40-е и 50-е годы была вынуждена ютиться среди героев непрерывно курящих, носящих шляпу-федору и плащ-тренчкот. Неподходящее общество для женщины.

Надо отдать дань уважения Говарду Хоуксу, который не был сбит с толку открытием о том, что парень, которого он нанял для «Большого сна», на самом деле оказался женщиной в клетчатом платье. Хоукс был известен как своим уважением к сильным женщинам, так и эксплуатацией слабых. И Ли произвела на него впечатление. Она осталась на съемках. Многие считают, что именно она помогла ему стать классикой.

Она работала с Хоуксом и Уэйном над такими фильмами, как «Хатари!» (о котором у нее было несколько веселых историй) и «Рио Лобо», а также классическим «Рио Браво», а еще писала для телевидения. Вестерн, как и ее марсианские рассказы, завязан на соответствующий пейзаж, а она была большим мастером пейзажей.

В некоторой степени, послевоенный отказ от пышного фэнтези и от полнокровного романтизма был результатом нашего внезапного роста культуры и признания результатов чрезмерного использования Гитлером романтической пропаганды.

Даже Эрролу Флинну пришлось снять колготки и надеть плащ. Тони Кёртис в «Черном щите Фолуорта» стал эталоном для смехотворно глупых низкобюджетных исторических фильмов. Роберт Тейлор был очень плохим Айвенго, хотя Элизабет Тейлор остается лучшей Ребеккой.

Никто с серьезными амбициями не хотел работать над такими пародиями. Было лишь несколько зон, где был приемлем определенный вид романтики. Правящая литературная каста была готова принять «Третьего человека» и Филиппа Марлоу, но не «Горменгаста», «Титуса Гроана» или «Королеву марсианских катакомб» и Эрика Джона Старка. При том, что у БРЭКЕТТ меньше общего с Мервином Пиком, чем с Грэмом Грином, Рэймондом Чандлером и другими выдающимися писателями массовой литературы.

Однако общим для всех этих писателей является чувство тоски по утрате как невинности, так и более благородного и уже невосстановимого прошлого и неопределенного будущего. Ее герои часто глубоко переживают какой-то свой безнравственный проступок, который им прощают все, кроме них самих. В то время, когда писались эти рассказы, мы видели, как ощущение истории, прогресса, пути к настоящей цивилизации разбилось вдребезги на наших глазах. К тому времени, когда эти истории появились в газетах, нацистские армии Германии казались неостановимыми в завоевании Европы.

Все эти идеалистические стремления к миру во всем мире и верховенству гражданского права рухнули перед дешевой риторикой скверного журналиста, такого как Муссолини, или посредственного художника, такого как Гитлер. Богарт произнес не одну речь о том, что мы чувствуем в такое время, наиболее известная из которых — в «Касабланке».

Однако господствующая в то время научная фантастика не отражала настроения времени, если только это не были милитаристские, ксенофобские элементы. Джон Кэмпбелл был так занят тем, что, полный энтузиазма, прославлял сумасбродов, создававших вечные двигатели, и культы вроде ранней сайентологии, предлагавшие расширение личных возможностей и альтернативу атомной войне, что не заметил, как мир глубоко изменился. Мы все начали понимать, что контроль над ним может не дать желаемых результатов.

Кэмпбелл продолжал маршировать под свои простые, волнующие мелодии, убежденный, что ему подвластно будущее. Но по иронии судьбы, именно писатели-гуманисты, такие как Шекли, Бестер и Дик, наиболее точно предсказали наше настоящее. В результате большая часть того, что опубликовал Кэмпбелл, устарела и быстро стала нечитабельной. Но Ли, как и многие ее сверстники, запечатлела настроение своего времени, которое так легко переводится в настроение нашего настоящего и появляется у таких писателей, как Уильям Гибсон, или в графических романах Мура и Геймана. «Марсианский поиск», каким бы он ни был, не был работой типичного автора Astounding.

Как и многие ее герои, Ли предпочитала жизнь вне закона. Она всегда говорила, что ее первая любовь — научное фэнтези. И говорила это вызывающе, хотя обычно за такое платили меньше, чем за другое криминальное чтиво. И меньше, чем за другие виды научной фантастики. Если бы в своих произведениях она предпочла больше тусоваться с отбросами улиц Лос-Анджелеса, а не с отбросами космических дорог, она могла бы зарабатывать гораздо больше. Вот один из ее героев, Майк Викерс, который больше привык управлять «Фордом» 1940 года, чем межпланетным бродягой:

— Была улица. Она была узкой и кривой. На ней не было ни фонарей, ни мостовой. Лишь маленькие домики с глинобитными стенами. Там был мусор и его запах, тяжелый и затхлый, и грязь, и дохлая крыса, лежащая в пыли, и едва уловимое дыхание жары. Викерс отступил назад. Ему было страшно. Он хотел, чтобы его ноги сдвинулись с места, чтобы уйти, но пол скользил под ними, как бегущий поток. Он закричал, достаточно громко, чтобы Бог услышал, но из его уст вырвался лишь шепот: «Энджи! Энджи!» За его спиной кто-то стоял, и он понял, что спасения нет.

Найдите экземпляр книги "Незнакомец у себя дома", где автором указан Джордж Сандерс, откуда взят этот фрагмент, и вы поймете, что я имею в виду. Ее имя лишь упоминается в книге. Изданная в 1946 году, она посвящена "Ли Брекетт, которую я никогда не встречал". Мне нравится думать, что это был способ Джорджа Сандерса отдать ей должное. Я бы очень хотел увидеть эту книгу снова изданной (эту книгу Ли БРЭКЕТТ написала в качестве гострайтера: она вышла под авторством популярного тогда актера Джорджа Сандерса и стала издаваться с указанием в качестве автора Ли БРЭКЕТТ лишь в середине 2010-х годов – mif1959).

Вероятно, за многие рассказы, написанные ею в то время, мы должны благодарить различные голливудские забастовки, потому что, когда она не могла работать в кино, она писала фантастику. Только однажды она объединила эти две сферы, написав сценарий фильма «Империя наносит ответный удар».

В каком-то смысле она нередко предпочитала самоимитацию, как при работе над фильмом "Эльдорадо", который был пересказом "Рио Браво". В какой-то момент она предложила Хоуксу просто изменить название ее предыдущего сценария и сэкономить деньги.

Ли всегда претила работа подмастерья, как бы хорошо она ни справлялась с ней. Ее острое чувство свободы заставляло ее, как и многих других прекрасных писателей ее поколения, выбирать более нестабильную жизнь — писать научное фэнтези. Это была форма, которая отвечала ее романтической мечтательности, ее любви к экзотике, древности и давно ушедшим цивилизациям, а также неизменной вере в права личности. Она любила Англию и гордилась своим английским и шотландским происхождением, но до мозга костей была американкой. И в значительной степени больше, чем вообще может быть американец.

Их работа вызывала мое восхищение, а они сами — Ли ее муж – как люди привлекали меня старомодной целостностью, человеческой щедростью и здравым смыслом. Мы встретились на съезде научной фантастики. Мне было чуть больше двадцати. Я слышал, что они искали меня, чтобы поздравить. За что? Я почти потерял дар речи, не зная, что мог сделать, чтобы произвести впечатление на этих титанов. Может, они иронически хотят поздравить меня с тем, что я литературный вор? Возможно, они распознали какой-то очевидный, хотя и неосознанный плагиат? Нас представили, и Эд сразу же начал жать мне руку.

«Я просто хотел пожать тебе руку, — сказал он. — Раньше меня называли «разрушителем Галактики», но ты, Майк, ты уничтожил Вселенную!»

Он был настолько любезен, что не упомянул, что моя книга вряд ли могла бы быть написана без голоса Ли БРЭКЕТТ, эхом отдававшегося в моей душе. Если бы я сейчас процитировал начало, вы бы подумали, что это Ли в плохой день. Оказалось, что у меня нет ее склонности к межпланетной романтике, но ее пример и ее влияние ясно прослеживаются в каждой приключенческой фэнтезийной истории о Земле или Марсе, которую я когда-либо рассказывал, и практически в каждой другой приключенческой фэнтезийной истории, которая была мной написана с тех пор!

Когда Эд умер, Ли написала мне об этом. Грустное, прозаичное письмо в ее обычном лаконичном стиле, рожденном в эпоху, когда говорить о себе считалось несколько неприличным. Но никто не написал мне, когда Ли умерла в следующем году. Я услышал эту новость от Харлана Эллисона, который тоже наслаждался ее дружбой. Мне было больно потерять ее общество, но я не мог себе представить, чтобы она захотела продолжать жить без своего спутника, с которым прожила около тридцати пяти лет. И, конечно же, она продолжает жить, как и любой значимый писатель, благодаря своим читателям и всем романтическим молодым людям, таким как я, которых она поощряла мечтать и гордиться этим.

                                                                                                                                                            Michael Moorcock

                                                                                                                                                            Circle Squared Ranch,

                                                                                                                                                            Lost Pines, Texas

                                                                                                                                                            October 2000

меча в сердце. Меча, который он прозорливо назвал «Предатель». Меч держала его собственная серебряная рука-протез, над которым ранее проделала действия его любимая женщина Медбх. Произошло это после того, как с помощью Корума удалось выбросить из мира чудовищных и кровожадных фой миоре, а вслед за ним отправить домой – в иной параллельный мир — не менее опасных могучих малибаннов. Умирая, принц слышит слова «Теперь этот мир свободен от всех чар и полубогов».

То есть остались в нем лишь люди, которые отныне сами будут решать свои проблемы.

С одной стороны вторая трилогия приглушенно повторяет то, что было в трилогии первой, закончившейся тем, что Потерянные Боги уничтожили в человеческих измерениях и Владык Хаоса, и Владык Порядка, оставив миры их обитателям. А с другой – чем эта концовка не сродни трилогии ТОЛКИНА, где после уничтожения Зла противостоящие им и оставшиеся в живых нечеловеческие силы Добра тоже покидают мир, дабы оставить его людям? И не так уж утешительно счастливо завершение войны с Сауроном, судя по видениям Фродо. Скорее, грустно. В том числе и потому, что сельской идиллии Шира действительно уже не будет места в этом дивном новом разволшебствленном мире. На радость МУРКОКУ.

лишившийся глаза и с серебряным протезом Корум перенесся из времени, отстоящем на сто лет от первой трилогии. Как он туда попал – не суть. Сюжетов о том, что в тяжелую годину народ призывает давно ушедшего в иной мир героя, и тот пробуждается от тысячелетней «спячки» – масса. Корума призвали, и он пришел. О нем еще сохранились полузабытые легенды.

Остатки человечества целенаправленно уничтожаются пришедшими из иной реальности Фой миоре. Их всего семеро, они уродливы, неуязвимы и кровожадны. Чтобы противостоять им, принцу в каждом из романов необходимо добыть очередной артефакт.

Вторая трилогия базируется на кельтских легендах. Нуаду Серебряная рука, бык из Куальнге, верховный друид Амергин, Балор Злое Око – все эти персонажи мифов были использованы Майклом МУРКОКОМ.

Проблема второй трилогии – она слишком рациональна. Так же как и сам Корум в ней: его попросят помочь и он – надо, так надо – идет и помогает. Он ни горяч, ни холоден, он тепл. Нет в нем ни ярости, ни гнева, ни ненависти, ни стремления познать истину. В первой трилогии у него были чувства, было удивление перед открывшимся миром, и читатель, чувствуя его напряжение, сопереживал.

В 1992 году вышла книга диалогов Колина Гренленда с МУРКОКОМ «Смерть не помеха». Самая известная часть ее – глава «Шесть дней, чтобы спасти мир». Это рекомендации о том, как быстро написать роман. Как позже утверждал МУРКОК, во времена Корума ему требовалась неделя на роман.

Вот одна из рекомендаций:

— Время — важный элемент в любом приключенческом боевике. Фактически, вы получаете действие и приключение из элемента времени. Это классическая формула: «У нас есть только шесть дней, чтобы спасти мир!». Я установил для читателя структуру: есть только шесть дней, затем пять, затем четыре и, наконец, по классической формуле, — всего каких-нибудь 26 секунд, чтобы спасти мир! Успеют ли они вовремя?

В первой части герой скажет: «Я не смогу спасти мир за шесть дней, если не начну с получения первого объекта силы». Это дает вам непосредственную цель и непосредственный элемент времени. С каждым разделом, разделенным на шесть глав, каждая глава должна содержать что-то, что будет двигаться действовать вперед и способствовать достижению этой ближайшей цели.

Там есть и о спутнике (товарище) Героя, и о том, что «Каждые четыре страницы, например, должно происходить событие» либо появиться «неожиданное» препятствие, с которым должен столкнуться герой, и о подбрасывании тайны, что должна прозвучать в начале, дабы заинтриговать читателя, и о предметах с неожиданными свойствами – все то, что было использовано в «Принце с серебряной рукой».

Возможно, эти же технологии были использованы и в первой трилогии. Но…

Перед нами синдром сиквела: продолжение чаще всего бывают слабее оригинала.

Об этой разнице хорошо сказал сам Майкл МУРКОК в одном из интервью:

— Когда я приходил в студию или начинал писать книгу, я обычно не имел ни малейшего представления о том, как она выйдет, и есть ли вообще публика для этого. Это придает музыке и письму определенное напряжение, которого ей не хватает, если вы определили все «удачные» элементы в произведении и можете их воспроизвести.

В первой трилогии такое напряжение есть, во второй – нет. В первой есть обаяние импровизации, вторая пахнет лампадным маслом. Иллюстративным образом оного для меня стали комиксы по Коруму. По первой трилогии иллюстрировал в основном Майк Миньола. На мой взгляд, это шедевры:

Не зря же выпущенные с января 1986 по декабрь 1988-го (12 выпусков) комиксы по первой трилогии в конце 2010-х снова издали в бумаге. Из второй трилогии четырехвыпусковый комикс был сделан в 1988-89-м лишь по «Быку и копью». Это была одна из самых первых работ Джилл Томпсон (Jill Thompson). На обложке первого выпуска дали рисунок Миньолы, дабы протянуть связь, остальные рисовала уже Джилл. А теперь сравните сами (еще раз уточняю, что первая обложка — от Миньолы):

Не скажу, что работа Джилл так уж сильно плоха: сами комиксы внутри лучше, чем обложки к ним:

Вполне мило и даже подростково, но до оригинальности и таланта Миньолы им далеко, как, впрочем, и самой второй трилогии по отношению к первой. В каком-то из интервью МУРКОК заметил, что комиксы Миньолы о Коруме он помнит лучше, чем сами романы.

Продолжение следует.